В теории при сэппуку делалось пять разрезов: на каждом запястье, вдоль каждого предплечья, и поперек горла. Однако немногим хватало сил для нанесения пятой раны, и ритуал считался выполненным даже без нее. Дажис не успел. Катана выпала из его руки посреди четвертого разреза, и ее сияние утонуло в луже черной крови. Ноги больше не держали его, он неловко повалился набок: в этой позе было мало достоинства, но он сумел сохранить ясное выражение лица. Дыхание перешло в хрипы, но он не пытался ничего сказать. Майя заставил себя смотреть, заставил себя увидеть, что его гнев уже не был нужен. Потом Дажис затих; через некоторое время каноники снова вышли вперед и без страха или отвращения опустились на колени в кровь Дажиса. Один коснулся лица, затем горла; второй поднял правую кисть руки, по-видимому, осматривая порез. Они кивнули друг другу, потом встали и вернулись к Адремаза. Краткое совещание, и Адремаза спокойно произнес:

— Сэппуку завершено.

Майя заметил, что он дрожит, только когда Телимеж с тревогой сказал:

— Пойдемте, Ваше Высочество.

Подчиниться было очень трудно, ему казалось, что он вмерз в землю. Но он заставил себя двигаться, чтобы вернуться в почти кощунственное тепло Мазантелеана, где из ниоткуда возник Адремаза и спросил:

— Вы в порядке, Ваше Высочество?

Был ли он в порядке? Майя сомневался.

— У нас все хорошо, спасибо.

Это не убедило Адремаза.

— Мы должны еще раз поблагодарить Ваше Высочество за присутствие, — сказал он. — Мы боялись, Дажис не…

Майя не хотел слышать окончания фразы и хотя поклялся не делать этого, все же спросил:

— Он сказал, что у него никого нет. Он был сиротой?

— Нет, — ответил Адремаза с усталым вздохом. — Он преувеличивал.

— Ох.

— Нет, мы несправедливы. Мы просим прощения. Дажис был третьим из восьми детей школьного учителя в восточном Че-Атамаре. Мы считаем, что он не был счастлив в детстве. После принятия послушником в Атмазар он не навещал своих родителей и, насколько нам известно, не писал им. Он не написал им даже сегодня, хотя был поощрен к этому.

— И никаких друзей?

Он не знал ничего, что могло бы спасти Дажиса от предательства и смерти.

— Ни одного, кто захотел бы стать его свидетелем на сэппуку, — ответил Адремаза почти грубо.

— Нет, конечно, нет. Простите нас, это был глупый вопрос. Спокойной ночи, Адремаза.

— Спокойной ночи, Ваше Высочество, — Адремаза поклонился, и Майя в холодном молчании вернулся в Алсетмерет.

Он не мог заснуть в ту ночь и даже не пытался попробовать. Дажис уже не тревожил его; то были неутоленные ярость и печаль, и страх, что нет никакого выхода. Он не мог оставаться безразличным, как бы ему ни хотелось, и он бродил из комнаты в комнату вверх и вниз по лестницам Алсетмерета, едва сдерживая желание накричать на нохэчареев только за то, что они неотступно следовали за ним, выполняя свой долг. Он был уверен, что они возблагодарили наступившее утро, когда смогли, наконец, сбежать.

Бешелар был, как всегда, безупречен, а Кала бледен и устал, хотя больше не казался растерянным. Они не пытались заговорить с ним, но внезапно он обнаружил себя загнанным в столовую, где самовар пел свою уютную песенку, а Ишеан ждал, чтобы налить ему чашку чая.

Нет смысла отказываться от заботы, устало подумал Майя. Он сел, принял чашку и попытался восстановить в душе хотя бы часть той холодной и тихой гармонии, которую ощутил в Улимере. Вряд ли эта попытка была особенно успешной, но, допив свой чай, он смог пойти в спальню и позволить эдочареям искупать и одеть его, а когда он снова спустился для официального начала дня, ему уже не хотелось ни на кого кричать.

Но за завтраком, когда Цевет перечислял список неотложных дел, начиная с собрания Коражаса и заканчивая увеличением семейного бюджета Императора, включающего теперь расходы Идры и его сестер, явился мальчик-курьер с письмом от Хесеро Неларан. Она умоляла об аудиенции, и Майя вспомнил об еще одной жертве этого неудачного переворота.

О его двоюродном брате, Сетерисе Неларе.

Глава 25

Вопросы Свидетеля

Майя принял Хесеро Неларан в Черепаховой гостиной. Именно здесь они встретились впервые несколько месяцев назад, и ему было почти грустно видеть, что она больше не может привести его в трепет, как в тот памятный день в Унтеленейсе. Осмеррем Неларан была все той же красивой и утонченной женщиной, но за последние недели он настолько привык к обществу дам, что теперь из всех прочих ее выделяло лишь одно сомнительное достоинство: она была женой Сетериса.

— Ваше Высочество, — прошептала она, опускаясь в низком изысканном реверансе. — Мы благодарим вас за предоставленную аудиенцию, которую, мы понимаем, не вправе были просить.

— Осмеррем Неларан, мы не…

— Пожалуйста, — она улыбнулась бесстрашной фальшивой улыбкой. — Разве мы не условились называть друг друга кузенами?

— Кузина Неларан, — поправился Майя. — Что вам угодно?

— Ваше Высочество, пожалуйста, мы просим об аудиенции для нашего мужа, вашего кузена.

— Разве мы должны?

— Он ваш двоюродный брат, — она недоуменно нахмурилась.

— А принцесса наша невестка.

— Он воспитал вас! — Запротестовала она. — Ваше Высочество, мы знаем, что вы не жалуете его, хотя не понимаем, почему, но как вы можете до сих пор держать на него обиду? Ведь это всего лишь…

— Недовольство? — Он слышал, как его голос поднялся до крика, но не мог справиться с ним. — Нет, Осмеррем Неларан, то, что мы испытываем к нашему кузену нельзя назвать недовольством. Мы приложили самые отчаянные усилия, чтобы не руководствоваться обидой и злобой. Мы не отослали его обратно в Эдономею, хотя могли бы это сделать. Мы предложили ему должность, почетную и полезную. Что еще мы должны сделать?

— Ваше Высочество…

— Нет. — Он понял, что дрожит. — Мы не можем. Я не могу. Он запугивал меня. Оскорблял. Даже бил, но не ради дисциплины, а чтобы выместить собственную беспомощность и гнев. — Трясущимися пальцами он повозился с застежкой левой манжеты, вздернул рукав и поднес к ее лицу запястье с широким серебристым шрамом, змеившимся по серой коже. — Это его рук дело, кузина Хесеро. И после того, как я понял… действительно понял и простил его, я не хочу больше оказывать ему милостей. И я не ожидал, что он потребует их от меня.

Задыхаясь и стыдясь, что сказал так много, Майя наклонил голову и снова занялся манжетой. Крошечные перламутровые пуговки выскальзывали из непослушных пальцев, и он собирался оставить это занятие, когда тихий голос произнес:

— Ваше Высочество, вы позволите?

Это был Кала. Майя не мог смотреть ему в глаза, но протянул руку. Гибкие белые пальцы действовали ловко и быстро; он застегнул последнюю пуговицу раньше, чем Майя успел справиться с дыханием. Он поднял глаза, опасаясь увидеть жалость или презрение, но Кала прошептал:

— Я бы тоже не смог быть снисходительным.

И он низко поклонился, прежде чем вернуться на свое место рядом с Бешеларом.

Позже, сказал себе Майя. Я подумаю об этом позже. Ему нужно было закончить другой разговор. Хесеро пятилась назад и смотрела на него, как побитая собака. Майя спросил себя, неужели Сетерис никогда не поднимал руку на жену, но уже видел ответ в ее заполненных ужасом глазах и посеревшем, как пепел, лице.

— Сядьте, кузина Хесеро, — сказал он.

Она села неожиданно тяжело и неловко.

— Он был жесток с тобой? — Спросила она хриплым шепотом.

— Да, — ответил Майя. Сейчас он не видел смысла в попытках смягчить правду. Он тоже сел, потому что не знал, будут ли держать его ноги, если он останется стоять. — Я извиняюсь. Я не должен был.

Она изумленно покачала головой.

— Нет, невозможно, то есть… я не могу… Ваше Высочество, я не понимаю, неужели мы говорим об одном и том же человеке?

— Я извиняюсь, — беспомощно повторил Майя. — Я тоже не понимаю. Но… он был очень несчастен. Мы оба были. И мы были заперты почти наедине друг с другом.